Год - на всю жизнь[повести] - Каушут Шамыев

я все перепутал: это сочку заливают свинцом, а потом стачивают с двух сторон, чтобы альчик хорошо катился по земле. Вот, если бы мой папа так разбирался в альчиках, а то, как придет с работы — и сразу начинает ужин готовить. "Алмаз-джан, — зовет, — иди помоги мне, верблюжонок". Ему-то я всегда помогу — он у меня очень хороший, — а вот когда приходит домой мать, тут и начинается: слово за слово, и скандал. — Я видел, как глаза Алмаза налились слезами, лицо напряглось, пальцы сжались в кулак. — Скажите, учитель, разве можно обижать папу?! Он маме говорит: "Гуля, ты бы постеснялась Алмаза", а она еще злее становится. — обзывает его плохими словами, кричит. И так каждый день. Меня отправят на улицу, а сами кричат друг на друга, даже соседи уши затыкают. А однажды мы поехали слушать оперу. Так они и там поссорились. И я готов был уйти куда глаза глядят. Как в том эпосе, помните:

Вон, Гёр-оглы, синеет высь,

Скорее в горы устремись,

В горах живи, в горах трудись,

Туда иди, спускайся вниз.

Читая стихи, паренек вдруг просветлел, снял шапку и взмахнул ею.

— Алмаз, какие ты любишь читать книги?

— Академика Ферсмана, о камнях. Хочу стать геологом.

— И что будешь искать?

— Нефть в Туркмении.

— Почему нефть?

— Потому что под Туркменией ее океан. А перерезает его Копетдаг. Вот почему у нас часто бывают землетрясения. В академии я видел ученых, которые хотят победить землетрясения. Байрам Чарыевич, а вы бывали в академии?

— Не приходилось.

— А знаете, как там интересно! Хорошо бы нам туда всем классом сходить. В Управлении геологии есть музей, где очень много разных камней, собранных со всего Советского Союза. Вы когда-нибудь слыхали историю о большом алмазе Индии? Хотите, расскажу?

— А мог бы ты все это рассказать классу? — ответил я вопросом на вопрос.

Мальчик притих, съежился, надел шапку и приостановился.

— Нет, учитель, они еще побьют за это. Ведь в классе считают меня маменькиным сынком и подлизой.

— А кто?

— Ай, всякие. Зачем я их буду выдавать… А вот если бы всем сходить в оперный театр… Знаете, как там красиво: кругом бархат, полы сверкают, портреты артистов… Вы любите оперу?

И вдруг я отчетливо понял, как далеко мне еще до настоящего учителя. Диплом университета — это только направление в страну педагогов. Туда надо еще прибыть, обосноваться!

— Алмаз, а ты ребят любишь?

— Конечно, особенно с пашей улицы. Там никто никого не дразнит, не обижает. И соседка у нас была очень добрая. Всегда накормит, напоит, а потом ведет в комнату своего сына. "Эй, Дурды́,— зовет, — ну-ка поиграйте вместе с Алмазом. Достань, сынок, скрипку, покажи, как ты любишь своего Моцарта. А я пока вам Самсы приготовлю".

А тут заглянет в комнату их отец, Беллы́-ага. Принесет ноты, найдет нужную страницу, протрет скрипку, смычок натрет канифолью.

"Ну, как, Алмаз-хан, — спросит, — все еще собираешь свои камни?"

"Собираю, — отвечаю, — недавно мне папа привез из командировки черный шпат с золотыми искрами. И в Фирюзе́ я нашел кварц, похожий на верблюда. Скоро папа собирается в командировку, на родину Махтумкули́, и меня возьмет с собой".

Я смотрел на счастливейшее лицо парня и думал: "Какой молодец Адам Гулович, научил меня идти к детям с добром и открытой душой". Верно, ох как верно он сказал: "Добрым словом можно и змею вызвать из норы". Не начни я разговор с Алмазом так, как советовал старый учитель, разве раскрылся бы он передо мной?!"

— Ну, а когда возвратишься домой, — продолжал мальчик, — здесь снова скандалы, ругань. Иногда так сцепятся, что страшно становится.

Алмаз вдруг отвернулся и заплакал.

— Байрам Чарыевич, прошу вас, не говорите, что видели мои слезы. Мне очень жалко папу.

— Ну что ты!..

— Ведь джигиты должны быть крепкими людьми. Правильно я говорю?

— Совершенно верно.

Мне захотелось погладить его по голове, как это когда-то делал мой папа, но вдруг перед глазами всплыла связка карандашей и две стреляные гильзы.

"Боже, когда все это кончится?" — пронеслась мысль в голове.

Я все острее стал ощущать присутствие этих предметов в своей жизни. Они все властнее хозяйничали в моей душе. А сейчас, когда Алмаз с такой любовью заговорил о своем отце, связка цветных карандашей и гильзы как-то особенно дали понять, что они в моей жизни далеко не простые предметы, что с ними связано что-то очень и очень важное.

— Алмаз, а твой папа плакал? — спросил я почему-то.

— Да, учитель.

— Но ведь он у тебя вовсе не слабый?

— Что вы! Он в молодости был сильнее верблюда. Однажды, на празднике урожая, он влез под коня и поднял. А когда боролся, то всех победил. Ему́ как-то тельпек чемпиона подарили.

Солнце, напоминавшее золотую ягоду тутовника, стало заходить за тучу.

По асфальтированной дорожке, на которой мы стояли, кто-то стал разбрасывать черные монеты — капли слепого дождя. Звонок известил о начале очередного урока. Надо было торопиться. Я шел к зданию школы и радовался.

"Как хорошо, что удалось так откровенно поговорить с Алмазом! — думал я. — Вот если бы и Аширова заставить так раскрыться. Разговор с Алмазом как бы репетиция перед главным сражением. Надо подготовиться к нему как следует. Коль сумею вызвать мальчика на откровенность, завоюю его доверие — это будет большая победа!"

* * *

Сегодня я проводил занятия по родному языку.

— Байрам Чарыевич! — обратился ко мне кто-то из учеников. — А почему одни имена в туркменском языке понятны, а другие нет. Они что, арабские?

Вопрос не по теме, но ребята, видно, устали. Нужна разрядка. Как это я не подумал об этом раньше?

— Потому, — отвечаю, — что в наш язык вошли и прижились слова очень многих других народов: парфян, дахов, саков, массагетов, древних народов Сибири.

И тут я заметил: ребята слушают меня невнимательно. Перешептываются, посматривают в окно. Проследив за их взглядом, я увидел Адама Гуловича. Улыбаясь, он пересекал школьный двор. Походка у него была бодрая, голова гордо приподнята.

Как только урок окончился, я поспешно вышел из класса. В учительской его не оказалось. Может быть, он во дворе?

Так и есть, ведет какого-то ученика за руку, что-то объясняя.

Мы обнялись. Знакомые мне глаза были наполнены тоскою. Руки, охватившие меня, вздрагивали.

— Здравствуй, Байрам, — сказал он. — Вот пришел. Сердце болит. Дома все на часы смотрю — жду своего урока, а его нет и нет.

— Здравствуйте, аксакал! — прошептал я.

— Недавно прочел у Джека Лондона рассказ, — успокоившись, продолжал старик. — Охотник